Дайте и нам слово

Читатель «Псковской губернии» - про закон о «детях войны»: «Так и живём в параллельном мире»

ОТ РЕДАКЦИИ

На 32-й сессии 10 июля 2014 года депутаты Псковского областного Собрания внесли изменения в статью 1 регионального закона «О ветеранах труда Псковской области». Эти поправки – все, что осталось от законопроекта «О детях войны», который обсуждался в Пскове на протяжении нескольких лет. В областное Собрание его вносили и коммунисты, и эсеры, но 33 голоса «за» набрал только вариант, предложенный врио губернатора, а важнее отметить, кандидатом в губернаторы – Андреем Турчаком. Долгожданная и востребованная, перехваченная у оппозиции инициатива была переработана (если не сказать выхолощена) до минимально возможных бюджетных затрат. Вместо 24 тысяч человек (родившихся между 22 июня 1928 г. и 3 сентября 1945 г. и не имевших никаких льгот) и 331 млн рублей затрат, как это было в последнем, предложенном КПРФ законопроекте, в числе претендентов на льготу осталось порядка 7 тысяч человек и расходы на 28 млн рублей. Вместо 1000 рублей доплаты к пенсии, как предлагали коммунисты, «дети войны» будут получать 340 рублей. Фактически статус «ребенка войны» в новом законе не акцентируется – просто люди, чье детство совпало с Великой Отечественной войной, смогут получить статус ветерана труда Псковской области по упрощенной процедуре.

Принятый накануне выборов закон вызвал неоднозначную реакцию среди своей целевой группы. «Псковская губерния» получила письменный отклик на этот закон от одного из «детей войны», жителя Псковского района Юрия Александровича Тимофеева 1936 г. р., врача на пенсии. Публикуем текст в авторской редакции.

Областное Собрание приняло так называемый региональный закон о «детях войны». Но его название лживое по сути. И не имеет юридического обоснования. В этом законе понятие «дети войны» не является определяющим и распространяется на 30% от общего количества «детей войны». Его более точное название должно было бы звучать: социальное пособие лицам, родившимся с 1928 по 1945 годы. И не имеющим социальных пособий.

На фото: автор, его старший брат, мать и тётка. Фотография сделана немецким солдатом в 1943 году.

Сколько слов было сказано политиками и чиновниками о «детях войны», сколько ясных умов мыслило на тему: как сделать так, чтобы овцы были целы и волки сыты. В воздухе висело простое решение.

В интернетовской перепалке один бдительный гражданин мне написал: а чем вы занимались в период оккупации? По его мнение все, кто пережил оккупацию, были приспешниками фашистов. Как ни странно, но такие мысли посещали и наших чиновников, вслух высказывались желания провести массовую проверку всех «детей войны».

Можно было всех их объявить людьми подозрительными, и тема сама бы отпала. Был принят компромиссный вариант: введён ценз по трудовому стажу. Чиновники и большинство депутатов возликовали, вопрос закрыт. Поступив по принципу «разделяй и властвуй», большинство депутатов оскорбили большинство «детей войны».

Депутат Виктор Антонов в очередной раз высказал удовлетворение, как ловко вышли из щекотливой ситуации и как довольны «дети войны» пониманием их заслуг. В том, что их детство прошло в жестокие годы, никакой их заслуги нет. Государство обещало защищать их детство, но обещание не выполнило. Теперь у нас есть претензии моральные и финансовые к государству. Но депутат Антонов высказал своё мнение, выдав его за мнение «детей войны». За свою жизнь я много раз слышал, как представители государства выдавали своё мнение за глас народа.

Жаль, в Петербурге не додумались, чтобы звание блокадника определялось по трудовому стажу.

Уходят ветераны войны, теперь оставшиеся в живых «дети войны» являются последними свидетелями военных лет. Многие из нас страдали от военных действий. Я начал трудовую деятельность через пятнадцать лет после окончания войны. Я знаю Виктора Антонова на протяжении нескольких десятилетий, мы с ним работали по одному ведомству. Тогда советское здравоохранение было передовым в мире. Сейчас занимает 130 место. Не вина нашего поколения, что погибла страна. В этом вина политиков и идеологов. Наше поколение опять пострадала от перестройки. Став депутатом, Антонов изменился не в лучшую сторону, по-видимому, флюгерная смена политических пристрастий, лёгкая смена суверенов, необходимость скрывать своё мнение в интересах коллективного партийного привели к потере индивидуальности. Перед нами типичный политик массовой штамповки.

Долгие годы после войны государство предъявляло претензии к лицам, побывавшим под оккупацией. По этой причине я не был принят в военное училище. Последний раз я писал о пребывании в оккупации в анкете при устройстве на работу в 1975 году.

Хотелось бы рассказать о времени оккупации.

В июле 1941 года моя мама с тремя детьми в общем потоке бежали от наступающих немцев. Вместе с нами отступали воинские части. Помню жару, желание пить и есть. С подводы, идущей впереди, сыпались куски колотого сахара, мы поднимали их из пыли и сосали, от чего жажда усиливалась. В небе развернулся воздушный бой, выстрелы на земле были похожи на стрекот швейной машинки.

Так пешком дошли до деревни Быково. Дальше идти без еды, крыши не было смысла. Через деревню прогоняли колхозные стада, осталось много свиней. Их забивали проходящие воинские части, население. В деревне не оказалось бытовых холодильников, морозильников, соли. На жаре без хлеба и соли мясом питались дня три. Здесь и увидели немцев, которые прибыли на мотоциклах и бронетранспортёре.

Мама решила сходить на разведку домой в Дно. По пути к ней присоединился знакомый попутчик. При подходе к деревне Гаврово они увидели немцев. Местное население было там выстроено на улице. Их поставили в линейку и объявили, что за убийство немецкого солдата будут расстреляны десять местных жителей. В их число попал и мамин попутчик.

В Дно наша квартира была разграблена. Когда мы вернулись в Дно, основной задачей было найти съестного. Старшие братья пошли на место боёв, где лежали не похороненные солдаты, и в одном рюкзаке (как тогда они назывались – «сидор») нашли двухкилограммовую банку печёночного паштета; ели несколько дней.

Мальчишки рассказывали, что можно поживиться возле немецких кухонь. Взяв два котелка, я пошёл к немецкому госпиталю. который размещался в бывшем роддоме. Рядом работала полевая кухня. Когда немцев накормили, повар допустил нас к кухне. Я был самый маленький, и мне ничего не досталось. Немецкий часовой взял у меня котелки, постучал штыком в окно и передал их высунувшемуся немцу в белой куртке. Тот вернул полные котелки и плитку шоколада. Но так было не всегда.

Голод был особенно сильным в сорок первом. Ели колючие подсолнечные жмыхи, жмыхи из льняного семени были лакомством. Немцы выселили жителей из западной части города в восточную. В западной были установлены зенитки и прожекторы. Некоторых советских лётчиков это устраивало. Они прилетали, освобождались от бомб на восточной стороне. Тогда действовал сталинский указ – разрушать жилища на оккупированных территориях. Было много погибших соседей. Особенно доставалось на советские праздники. Четыре раза бомбы падали в пределах ста метрах.

Однажды нас заметили днём в поле. Нас было пятеро, трое детей. Самолёт кружил над нами и сыпал бомбы. Нас засыпало комьями мороженой земли. Было сброшено десять бомб, и, отбомбившись, самолёт полетел назад. Другой раз бомба упала в пяти метрах. Помню нарастающий визг бомбы, глухой удар и колебание почвы. Бомба не взорвалась.

В сорок третьем мы ушли в деревню к бабушке. Там было одно беспокойство – партизанские группы, которые приходили по ночам и конфисковывали имущество. Нас посещали несколько раз. Мои детские лыжи, приготовленные тёткой чепчики и распашонки пошли на борьбу с фашизмом.

Потом вернулась советская власть, была проведена вторичная коллективизация и созданы колхозы. Деревенским хлебные карточки не полагались, трудодни не оплачивались, зато были натуральные и финансовые налоги. Естественно, наступили голодные годы. Весной я бродил по сырым колхозным полям и собирал прошлогоднюю картошку, из неё делали «шендрики». Торгового хлеба я наелся только в конце сорок девятого.

О медицине не слыхали. Я заболел двухсторонней пневмонией, а потом флегмонозной ангиной с пансинуситом. Выздоравливал естественным способом. Последствия остались на всю жизнь. Последнюю лор-операцию делал четыре года назад. Каждую ночь я вынужден несколько раз просыпаться, чтобы освободиться от мокроты, извините за подробности. Сейчас имею ещё несколько заболеваний, недавно было нарушение мозгового кровообращения, но обследование в поликлинике все только обещают, хотя я должен был его получить при прохождении так называемой диспансеризации, которая превращена в фарс.

Вот таковы были моё детство и старость. Я работал на севере. Мой трудовой стаж по советскому летоисчислению – 50 лет, по современному – тридцать девять с половиной. Имею государственные и ведомственные награды, но, по мнению наших депутатов, я должен быть доволен пониманием с их стороны своих заслуг. Я понимаю заслуги депутата В. В. Антонова, но он, например, не хочет отказаться от каких-то ежемесячных десяти тысяч на бензин. Так и живём в параллельном мире – депутаты и население, «прекрасно понимая» друг друга.

Государство проводит в отношении «детей войны» страусовую политику. Президент и премьер ни разу не нашли слов для нас. Госдума тянет резину с принятием какого-либо решения, прекрасно понимая, что простым откладыванием на потом она уже частично решает эту проблему: всё меньше остаётся «детей войны». Но пока мы есть - мы живой упрёк государству.

Юрий ТИМОФЕЕВ