Мы ставим точки над I
ОСНОВАНА В АВГУСТЕ 2000 года
Читать газету
Архив
Алексей СЕМЁНОВ 16 сентября 2015, 10:24
Иосиф Бродский.
Первое заседание «Молока и сена» открылось показом фильма «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на Родину» режиссёра-мультипликатора Андрея Хржановского. Любители Иосифа Бродского этот игровой и одновременно рисованный фильм, вышедший на экраны в 2009 году, знают отлично. Нельзя сказать, что этот фильм – «на любителя Бродского». Как раз у многих любителей Бродского к нему много претензий. Однако, как написал в рецензии на этот фильм Роман Волобуев, «нет закона, запрещающего смотреть на Бродского и видеть расписного котика. Есть, к сожалению, совершенно другой — про то, что действие равно противодействию…»
При большом желании даже в этом фильме можно отыскать что-нибудь положительное. Как-никак, а знаменитый мультипликатор Хржановский оживляет рисунки Бродского. Сорок лет назад он то же самое делал с рисунками Пушкина (и с закадровым голосом Юрского).
Об открытии киноклуба можно было бы вообще не упоминать, если бы не лекция. Перед фильмом в свой день рождения лекцию «Бродский и Псков» прочитал университетский преподаватель Александр Егоров. Он уложился в астрономический час. Каких-то сенсационных открытий он не сделал, но по преимуществу студенческая публика не без интереса слушала о связи Пскова с Надеждой Мандельштам, Иосифом Бродским, Ларисой Вольперт…
Лариса Вольперт (дальняя родственницей Бродского по материнской линии - известный пушкиновед и трёхкратная чемпионка СССР по шахматам) до переезда в Тарту, а затем и в США в 60-70 годы жила и работала в Пскове. Около двух лет в Пскове жила и Надежда Мандельштам, благодаря которой в местном пединституте открылась кафедра английского языка.
В эссе 1981 года Бродский вспоминал, что отправился «с приятелями» в Псков «взглянуть на тамошние церкви (прекраснейшие, должен сказать, во всей империи)». О чём потом и написал в «Псковском реестре».
«В Пскове Бродский был счастлив, потому что ему было кому показывать», - произнёс Александр Егоров. Кроме того, он сказал: «Некоторые псковские журналисты писали, что в разговоре с Бродским Надежда Мандельштам хвалила Евтушенко. Нет, она хвалила не Евтушенко, а «Бабий Яр» Евтушенко».
Не знаю, кого имел в виду Александр Егоров. Я тоже псковский журналист, опубликовавший несколько текстов, где упоминалась та встреча Бродского с Надеждой Мандельштам.
С Евтушенко у Бродского были сложные отношения. Стилистически они были друг от друга невероятно далеко. А по-человечески их взаимоотношения напоминают о том, что от любви до ненависти – расстояние вытянутой руки, при условии, что кулак сжат.
Бродский приезжал в Псков в марте 1963 года, а на следующий год, в июне 1964 года, в Пскове появилась улица И. Бродского – за железнодорожным вокзалом. Названа бывшая 3-я Полевая улица была, конечно, не честь Иосифа Бродского, а в честь Исаака Бродского - художника, ученика Ильи Репина, автора полотен «Псковский кремль», «Улица в Пскове», «Ледоход в Пскове», «На реке Великой»…
На реке Великой Иосиф Бродский тоже был, но ледохода не дождался. Зато катался по речному льду, простудился и заболел. Надежда Мандельштам потом лечила его народными средствами, заставляя вдыхать одеколон. Бродский в эмиграции вспоминал комнату, где жила в Пскове Надежда Мандельштам («Комната была размером со среднюю американскую ванную - восемь квадратных метров»).
В Псков Иосиф Бродский в марте 1963 года приехал вместе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, а точнее говоря – с фотоаппаратом «ФЭД» (такие фотоаппараты начали производить в 1933 году в Харькове в Детской трудовой коммуне НКВД УССР им. Ф. Э. Дзержинского).
Иосиф Бродский.
Поэзия Бродского фотографически точна. В его «объектив» попадало то, что другие не замечали, или то, что обычно не вмещалось в кадр. Очень часто это считалось изобразительным или словесным «мусором». Отец Бродского был фотографам, поэтому это не совпадение. У Иосифа Бродского было множество «сменных объективов», то есть он при написании стихов отлично умел «прицелиться», а экспозицию, как правило, устанавливал вручную.
Один из ярких примеров – его «Псковский реестр», написанный, скорее всего, в ссылке в 1964 году. Это не просто стихотворение, а поэтический очерк, словно бы совмещённый с фотоотчетом. «Припомни Псков, гусей // и, вполнакала, // фонарики, музей, // «Мытье» Шагала…» Поэзия оказалась очень точна. Картинки Пскова, Изборска, поездка на такси, шницели в столовой, простуда… Гостиница «Октябрьская» на нынешнем Октябрьском проспекте, в которой он жил, впрямую не упомянута, но она в реестр тоже вошла, потому что поэт в Псков приехал вместе с Мариной Басмановой («Колыбель любви – белее снега…»).
Псковскую гостиницу Бродский упоминал в одном из своих поздних интервью, слегка изменив её название: «Октябрь».
Ещё в восемнадцать лет Бродский дал определение поэзии: «Запоминать пейзажи за окнами в комнатах женщин… Запоминать пейзажи за могилами единоверцев…» Поэзия – свойство памяти. Надо запоминать или, в крайнем случае, фотографировать. Поэзия Бродского – крайний случай.
Бродский по просьбе Анны Ахматовой привёз в Псков для Надежды Мандельштам (она преподавала в Псковском пединституте) несколько книг. Какие именно это были книги – сказать трудно, учитывая, что даже даты своего приезда в Псков Бродский в разных источниках называет разные, словно бы сбивая со следа (1962-й, 1963-й, 1964-й). Но о книге Исайи Берлина «Еж и лиса», которую Бродский видел в Пскове в комнате Надежды Мандельштам, будущий нобелевский лауреат помнил хорошо. Надежде Мандельштам прислала эту книгу Анна Ахматова – если не с Бродским, то с кем-нибудь другим. Правда, Надежда Мандельштам и сама изредка могла съездить из Пскова в Ленинград к Ахматовой, у которой Бродский её тоже встречал (Мандельштам жила в Пскове около двух лет – с осени 1962 года).
Исайя Берлин назвал свою книгу, словно это была сказка, по той причине, что использовал высказывание Архилоха: «Лис знает много секретов, а ёж – один, но самый главный».
По мнению Исайи Берлина, лисы стремятся к нескольким целям одновременно, они «разбрасываются, пытаясь добиться сразу многого, их мышление не объединено концепцией». Лисы «видят мир во всей его сложности». Английский философ считал, что Шекспир и Пушкин - лисы. В отличие от Ницше или Достоевского.
Ежи упрощают мир, сводят его к простой организующей идее. Всё, что не вписывается в их собственную концепцию, не имеет значения. И в прямом противостоянии лисы и ежа ежу проще. Он не оставляет себе выбора. Ему надо лишь свернуться и выпустить иглы, сконцентрироваться на главной идее. Цельность - их основное оружие.
В таком случае не удивительно, что Толстой так не любил Шекспира. В системе «лиса-ёж» Толстой тоже, видимо, ёж. Не говоря уж о Солженицыне. В отличие от Бродского, который определённо лиса.
Исайя Берлин, разумеется, не стремился к глобальным обобщениям. Любая слишком упрощённая схема приводит в тупик. Но его размышления были любопытны.
Бродский, посетив вместе с Анатолием Найманом коммунальную комнату, в которой жила Надежда Мандельштам, передал ей книги. Вдова Осипа Мандельштама, снимавшая в Пскове комнату у женщины (Бродский называет её «Нецветаева»), тоже, скорее всего, была ежом.
Поездка в Псков была кратковременной. Экскурсионная программа (Кремль, Мирожский монастырь, Изборская крепость) – выполнена. Но года через полтора Бродский составил поэтический реестр той поездки. Теперь это – хрестоматийная вещь, написанная рукой двадцатичетырехлетнего поэта и посвящённая М.Б (Марии Басмановой).
К различным юбилеям Бродского его поклонники приберегают очередную заочную дискуссию на тему «Империалист ли Бродский?». Есть люди, которые всерьёз убеждены, что Иосиф Бродский был большим поклонником империй, в частности СССР, и не вернулся в Россию по той причине, что некуда было возвращаться. Империя распалась.
Это слишком простой ответ. И самым простым опровержением было бы процитировать Post aetatem nostram Бродского: «Империя - страна для дураков. // Движенье перекрыто по причине // приезда Императора. Толпа // теснит легионеров, песни, крики //… Всё вообще теперь идёт со скрипом. // Империя похожа на трирему // в канале, для триремы слишком узком. // Гребцы колотят веслами по суше…»
Но сторонники «империалиста-Бродского» непременно скажут, что здесь поэт говорит о конкретном времени – рубеже 60-70-х годов и о конкретной стране – СССР. «Но вообще-то Бродский был империалист», - ещё раз повторят они и непременно процитируют скандальную «На независимость Украины». Но даже там Бродский совсем не по-имперски пишет: «Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!»
В конце стихотворения Post aetatem nostram сказано: «Задумав перейти границу, грек // достал вместительный мешок и после // в кварталах возле рынка изловил // двенадцать кошек (почерней) и с этим // скребущимся, мяукающим грузом // он прибыл ночью в пограничный лес…»
В реальной жизни поэта самого, словно кошку, «посадили в мешок» и отправили за границу. Не оставили выбора. И он в конце концов оказался в другой империи – американской.
Если всё же продолжить играть в философские игры Исайи Берлина, то нетрудно прийти к выводу: Иосиф Бродский из тех людей, которые не вписываются ни в одну чёткую схему. Они внутренне для этого не приспособлены. Как только они видят, что их окружают, то вырываются и отскакивают в сторону. Лиса сбивает со следа.
В эссе «Путешествие в Стамбул» Бродский писал:
«В сфере жизни сугубо политический политеизм синонимичен демократии. Абсолютная власть, автократия синонимична, увы, единобожию. Ежели можно представить себе человека непредвзятого, то ему, из одного только инстинкта самосохранения исходя, политеизм должен быть куда симпатичнее монотеизма… Чем больше я живу, тем привлекательнее для меня это идолопоклонство, тем более опасным представляется мне единобожие в чистом виде... Не стоит, наверно, называть вещи своими именами, но демократическое государство есть на самом деле историческое торжество идолопоклонства над Христианством».
Здесь, пожалуй, с Бродским согласятся многие православные империалисты. Противопоставление демократии и христианства в России сейчас очень актуально. Проще говоря, сейчас нам предлагается выбирать между демократией и христианством. Именно по этой причине Иосифа Бродского не воспринимает значительная часть провинциальной российской интеллигенции. Он для них слишком демократичен. Несмотря на все свои римские элегии и погружение в Венецию. Более того, несмотря на многочисленные рождественские стихи (которые всё равно первоначально не позволили похоронить его на католическом или православном кладбище).
Иосиф Бродский, может быть, был единственным всемирно известным демократом среди наших соотечественников внутри страны и вне её. Пока «демократы»-политики делили страну, деньги и власть (также как и демократы-литераторы), Бродский преподавал и сочинял стихи и прозу. Причём делал это так, как мог делать только бывший чернорабочий и ссыльный с неполным средним образованием, всю жизнь занимавшийся самообразованием.
Но Иосиф Бродский был такой демократ, с которым даже некоторые близкие знакомые (вроде Довлатова) не решались перейти на «ты». К разговору с ним заранее готовились. Демократия – вещь жестокая. Прежде всего это борьба. Состязание. Грехи при демократии отпускают ненадолго. И это не позволяет надолго расслабиться.
Хотя Бродский не имел иллюзий и прекрасно знал: «При демократии, как и в когтях тирана, // разжав объятия, встают министры рано, // и отвратительней нет ничего спросонок, // чем папка пухлая и бантики тесёмок».
И в пухлых папках лежат совсем не стихи.
В определенный момент (скорее всего, ещё тогда, когда его начали преследовать) Бродский стал нащупывать путь, который потом вывел его на грандиозную стройку. Стройку века. Иосиф Бродский взялся за строительство своей биографии всерьёз. И в этом нет ничего постыдного. В политике он разбирался с юности. Оставалось только правильно подобрать размер, отвергая первые попавшиеся рифмы. В поэзии Бродский мог рифмовать высокое и низкое, но в биографии, которая постепенно начинала становиться официальной, рифмовать высокое и низкое он избегал.
Жизнь свою Бродский выстроил правильно. Фундамент был прочным.
«Ах, свобода, ах, свобода. // Ты - пятое время года. // Ты - листик на ветке ели. // Ты - восьмой день недели. // Ах, свобода, ах, свобода. // У меня одна забота: // почему на свете нет завода, // где бы делалась свобода?..»
Бродский говорил не о себе. Он был достаточно свободным человеком. Но, как настоящий демократ, он не отделял себя от народа. Государственные границы не в счёт.
В 1965 году, находясь в ссылке, Иосиф Бродский написал: «Ах, свобода, ах, свобода. // У тебя своя погода. // У тебя - капризный климат. // Ты наступишь, но тебя не примут».
Наступила. Не приняли. «Отдохнём, товарищи, в тюрьме», - как сказал однажды Феликс Эдмундович Дзержинский (тот, что не фотоаппарат, а человек).
* * *
Тема «Бродский и Псков» получила своё неожиданное развитие. Пять лет назад я и другие псковские журналисты по электронной почте получили удивительное приглашение, которое начиналось с таких слов: «24 мая 2010 в 11.00 в актовом зале /было указано учреждение. – Авт./ состоится пресс-гостиная с участием Иосифа Бродского. Убедительная просьба об участии сообщить заранее…»
В тот же день я опубликовал такой текст, написанный по мотивам этого приглашения. Вместо слова «библиотека» я написал «Дом культуры», отделив правду от вымысла:
«24 мая 2010 в 11.00 в актовом зале ДК им. Терентьева состоится пресс-гостиная с участием Иосифа Бродского. Убедительная просьба об участии сообщить заранее…»
Этот текст слегка смутил Романа. Он ещё дважды перечитал письмо, присланное по электронной почте. Получается, что Иосиф Бродский всё же вернулся в Россию. Причём спустя 14 лет после смерти. К тому же возвращение почему-то произойдет в ДК им. Терентьева. Что бы это значило?
Роман позвонил по указанному в письме телефону и осторожно спросил: «Извините, можно уточнить, с кем именно пройдёт встреча в пресс-гостиной?» «С Вахрушевым», – невозмутимо ответили в ДК. «Да? А в приглашении написано, что с Иосифом Бродским». – «Вы серьёзно? Значит, мы что-то перепутали. Просто артист Вахрушев будет читать стихи Бродского, которому 24 мая день рождения». «Я так и понял», - ответил Роман и положил трубку.
Значит, 24 мая он не увидит Иосифа Бродского. Роман задумался: хорошо это или плохо? Решил, что это не смертельно, и отправил SMS Люде: «Привет, Лю-лю. Встречаемся на прежнем месте в 11.30. Не проспи».
.jpg)